Валентина Малахова

(старший научный сотрудник, заведующая Домом-музеем Лермонтова)

 

1837 год подходил к концу. В общем, он мало чем отличался от других ему подобных, но для Лермонтова, для России, это был год знаменательный – год потрясений и год славы…

27 января вечером по Петербургу разнеслось известие о трагической дуэли А.С. Пушкина. «Солнце нашей Поэзии закатилось!..» — написал А. Краевский в некрологе, «Я был еще болен, когда разнеслась по городу весть о несчастном поединке Пушкина. Некоторые из моих знакомых привезли ее и ко мне, обезображенную разными прибавлениями». Остаться равнодушным Лермонтов не мог. «Пистолетный выстрел, убивший Пушкина, разбудил душу Лермонтова» — напишет позже А.И. Герцен. Уже на следующий день из-под пера молодого поэта появились первые строки, всколыхнувшие все слои общества.

Погиб поэт! – невольник чести –

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

 

Стихотворение   читали,   переписывали,   рассылали   друзьям     и     знакомым. И.И. Панаев вспоминал: «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми».

Через   несколько   дней   к   больному   Лермонтову   пришел   его   родственник Н.А. Столыпин, который рассказал некоторые подробности дуэли, рассказал и о том, как она была воспринята при дворе. Убийцу Пушкина – Дантеса всячески оправдывали. Возмущенный таким отношением к памяти поэта, Лермонтов приписывает заключительные строки, в которых обличает лицемерную придворную знать:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов…

 

Шестнадцать дописанных строк разлетелись по стране быстрее предыдущих. И сам Лермонтов, и его друг Раевский постарались это сделать. Читатели прекрасно понимали, о ком идет речь, поняли это и при дворе. 20 февраля на столе у Николая лежал список стихотворения, на котором чья-то услужливая рука написала: «Воззвание к революции». В тот же день царь получил рапорт от шефа жандармов.

Наказание   не   заставило   себя   ждать. 25   февраля   военный министр граф А.И.Чернышев сообщал Бенкендорфу: «Государь император высочайше повелеть соизволил: Л. – гвардии Гусарского полка корнета Лермонтова за сочинение известных вашему сиятельству стихов перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк…» Ссылка на Кавказ… Лермонтов выезжает из Москвы 10 апреля.

                                             И мысли далеко несутся,

                                             И полон ум желаний и страстей

                                             И кровь кипит…

 

Пишет Лермонтов, уже зная об отъезде. Еще из Петербурга он успел послать Раевскому письмо: «Прощай мой друг. Я буду к тебе писать про страну чудес – Восток. Меня утешают слова Наполеона: Великие имена возникают на Востоке…»

Две недели, останавливаясь лишь для смены лошадей, добирался поэт до Ставрополя – центра Кавказской линии и Черномории. По дороге заболел, и в мае его переводят в Пятигорский военный госпиталь. «Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить» — написал Лермонтов Раевскому.

После выздоровления в сентябре 1837 года Лермонтов через друзей получает назначение в отряд генерала Вильяминова и отправляется на Кубань. В Екатеринодаре он узнает, что Вильяминов встречает Николая I около Геленджика, и поспеть к сроку он сможет только морским путем через Тамань.

…«Милый Святослав. С тех пор как я выехал из России, поверишь ли, я находился в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом, изъездил Линию всю вдоль от Кизляра до Тамани…»

Здесь, в Тамани, Лермонтов задержался на несколько дней. Судя по воспоминаниям приятеля поэта М.И. Цейдлера, узнавшего описанные им домик и его обитателей, с Лермонтовым действительно приключилось нечто аналогичное описанному в его повести «Тамань». Не сочиняя, не прибегая к романтическим украшениям, Лермонтов просто описывал истинные события, происшедшие с ним.

Читая эту небольшую повесть, можно легко представить место, где жил поэт, и то происшествие, которое приключилось с ним в «самом скверном городишке из всех приморских городов России».

Поздним сентябрьским вечером к единственному каменному дому, стоявшему у въезда, подъехала перекладная тележка, запряженная тройкой. Вышедший урядник, узнав, что приезжему офицеру требуется казенная квартира, повел по грязным переулкам городка, пока не подъехали к «небольшой хате, на самом берегу моря». Во время поездок по Кавказу и Кубани Лермонтов проявлял исключительный интерес ко всему окружающему. Стараясь запечатлеть в своей памяти все виденное, он усиленно занимался рисованием. «Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собой порядочную коллекцию».

Видимо из этой коллекции происходит небольшой рисунок избушки на берегу моря с подписью «Тамань».

Как нам удалось установить, свой рисунок Лермонтов сделал с натуры, вероятно, в районе крепости Фанагория, располагавшейся в двух верстах от Тамани. Только оттуда виден столь длинный изгиб мыса, с двумя характерными вершинами Лысой горы. Известно, что Лермонтов провел в Фанагории целый день, чтобы узнать от коменданта относительно отъезда в Геленджик. Можно предположить, что, ожидая, он и сделал на скорую руку этот небольшой рисунок.

Появившаяся в 1840 году на страницах журнала «Отечественные записки» повесть Лермонтова «Тамань» привлекла внимание читателей. Уже тогда имя Лермонтова неразрывно соединилось с нашим краем. Многие впервые узнают о нем именно по этому небольшому произведению.

Где жил в Тамани Лермонтов?

Еще первый биограф Лермонтова П.А. Висковатый сообщал, что во время своего пребывания в Тамани в 1837 году «… поэт испытал странного рода столкновения с казачкой Царицыхой». Эпизод этот послужил поэту для создания повести «Тамань». В 1879 г. описываемая в этой повести хата еще была цела. П.А. Висковатый основывался на сведениях, переданных ему кубанским краеведом Е.Д. Фелицыным, который побывал в Тамани и зарисовал хату, где останавливался М.Ю. Лермонтов.

Сообщение первого биографа стали использовать все комментаторы романа «Герой нашего времени». В своих примечаниях к роману профессор Д.И. Абрамович писал: «В этом рассказе «Тамань» описано истинное происшествие, случившееся с Лермонтовым во время квартирования его в Тамани, в 1837 году, у казачки Царицыхи».

Те же сведения мы встречаем и во всех современных примечаниях и комментариях к роману. Однако поиски дома, в котором останавливался Лермонтов, предпринятые краеведом В.В. Соколовым в предвоенные годы, привели к совершенно иным фактам. Заметка В.В. Соколова появилась через несколько лет после смерти ее автора в «Известиях Таврического общества истории, археологии и этнографии». В конце XIX – начале XX в.в. Таманские старожилы называли «домиком Лермонтова» дом наследников Савельевых, стоявший у самого обрыва. Изучая здание в этом и соседних дворах, В.В. Соколов установил, что постройки были сделаны после 1837 года. У Савельевых В.В. Соколов обнаружил чрезвычайно интересный документ – купчую, первая запись которой датирована 1815 годом. Характерная для Кубани классовая и сословная дифференциация сельского населения отразилась в различных жилых и хозяйственных постройках.

Данные купчих документов, в которых довольно подробно перечисляются все постройки, распространенные как у рядовых казаков, так и у различных офицерских чинов, позволяют воссоздать картину подворья.

Из четвертой записи, имевшейся в купчей, удалось установить, «что в 1828 г. сентябре 24 Елизавета Лебедева продала дом свой с двором за сто рублей войско Черноморского казака Федору Мыснику».

Мысник оставался владельцем дома и после 1837 г. В купчей, начиная с 1815 г.,   говорится только об одном доме, причем цена на него при первой продаже была двести рублей, а затем при перепродаже (в 1828 г.) падала до ста рублей.

Все это свидетельствует, что дом не ремонтировался и ветшал. Другой дом, очевидно, был построен уже Мысником в период с 1828 г. по 1837 г. и немного далее от обрыва, т.к. первая лачужка стояла у самой кручи. «Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее», — пишет Лермонтов.

Как же выглядел этот дом? Единственная попытка восстановить его внешний облик была проделана П.Ф. Веленгуриным, о чем он подробно рассказал в своей статье «По следам Печорина» в журнале «В мире книг». Однако приходится констатировать, что попытки автора оказались далекими от истины. Используя этнографический материал и свидетельства лиц, видевших дом (М.Ю. Лермонтова, М.И. Цейдлера), музейные работники попытались сделать его реконструкцию.

В станицах Таманского полуострова, где было особенно трудно с доставкой лесоматериалов, строили преимущественно вальковые дома, а в станице Тамань и саманные. Характерной особенностью жилых построек заштатного города Тамани являлись низкие постройки, не имевшие потолка и чердачного помещения и перекрывавшиеся крышей на два ската с небольшим уклоном земляной кровли.

Фронтон такой постройки был глинобитным или саманным, что, вероятно, объясняется стремлением сократить до минимума использование дефицитного дерева.

Такая крыша таманского дома описана и М.Ю. Лермонтовым в повести «Тамань»: «Я поднял глаза: на крыше хаты моей в полосатом платье, стояла девушка с распущенными косами, настоящая русалочка». Этот факт лишний раз свидетельствует, что Лермонтов до мельчайших подробностей запомнил и место, где он жил и событие, которое произошло с ним в Тамани. М.И. Цейдлер, посетивший Тамань год спустя и поселившийся в том самом доме, описывает городок и хату более подробно: «В то время Тамань была небольшим, невзрачным городишком, который состоял из одноэтажных домиков, крытых тростником: несколько улиц обнесены были плетневыми заборами и каменными оградами. Кое-где устроены были палисадники, и виднелась зелень. На улицах тихо и никакой жизни. Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин в одной из коих я и поместился. Далее отдельно стояли плетневый, смазанный глиной сарайчик и какие-то клетушки. Все эти невзрачные постройки обнесены были невысокой каменной оградой. Однако домик мой показался приветливым: он был чисто выбелен снаружи, соломенная крыша выдавалась кругом навесом, низкие окна выходили с одной стороны на небольшой дворик, а с другой стороны прямо к морю. Под окнами сделана была сбитая из глины завалинка. Перед крылечком торчал длинный шест со скворешницей. Внутри все было чисто, смазанный глиняный пол посыпан полыньей. Вообще как снаружи, так и внутри было приветливо, опрятно и прохладно. Я велел подать самовар и расположился на завалине».

Воспоминания Цейдлера помогают с еще большей достоверностью представить хату, в которой останавливался Лермонтов в 1837 году. В середине XIX века у саманных домов юга России (Украина, Кубань, Тамань) существовал следующий тип фундамента: в яму глубиной 20-25 см., шириной в будущую стену дома, закладывали комья глины, которые выступали над уровнем земли примерно на 20 см. на них накладывали саманную стенку. Подобным же образом возводили фундамент из дикого камня (дикаря) неправильной формы. Этот фундамент возводили не более чем на 0,5 м. над поверхностью земли. Все пространство внутри каркаса такого фундамента заполняли землей, которую тщательно утрамбовывали слой за слоем, до верху… земляная поверхность фундамента и служила полом хаты. В повести «Тамань» Лермонтов пишет: «месяц светил в окно, и луч его играл на земляном полу хаты». Цейдлер назвал завалиной фундамент хаты.                           Итак, согласно описаниям М.И. Цейдлера, дом представлял собой типичный для Тамани: прямоугольный в плане, состоящий, по сути, из одной комнаты, разделенной на две половины печью. В настоящее время в Доме-музее сделаны две комнаты, разделенные в центре коридором. Такая планировка характерна для жилых помещений начала XX века и современных жилых построек Тамани, но 20-30 годы XIX века такого расположения не было. Сени, как правило, располагались в пристройке к одной из сторон здания, из сеней в хату вела дополнительная дверь. Такое расположение сеней было и в доме, в котором останавливался М.Ю. Лермонтов. В повести «Тамань» мы находим следующие замечания на это счет: «…Я стал звать хозяина – молчат; стучу, — молчат…что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет 14… Кто же мне отопрет дверь? – сказал я, ударив в нее ногой. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью».

Во втором случае, девушка после свидания с поручиком выбежала из хаты в сени. «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. «Экой бес – девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая».

Если предположить, что планировка была такой, какая имеется в настоящее время, то опрокинуть чайник и свечу, выбегая из комнаты никак нельзя.

И еще одна цитата из повести Лермонтова: «Я возвратился домой в сенях трещала свеча в деревянной тарелке и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими руками. Я его оставил в покое, взял свечу и пошел в хату…»

Мы видим, что Лермонтов во всех случаях употребляет слово хата, указывая на то, что в ней отсутствовало разделение на комнаты. Поскольку «хата Печорина» была восстановлена в наши дни без учета реальных исторических фактов, то часть площади (вторая комната) используется под экспозицию казачьего быта первой половины XIX столетия. Помещение иконы в данную экспозицию считаю обоснованным, ввиду особого почитания казаками Божьей Матери. Подобная реэкспозиция во второй комнате «хаты Печорина» помогает посетителям почувствовать атмосферу глубокой казачьей веры в Бога.

На самом деле лермонтовский дом был прямоугольный в плане, состоящий из одной комнаты, разделенный на две половины печью. Внутренние перегородки, делившие хату на комнаты, отсутствовали. С левой стороны хата имела маленькую пристройку – сенцы, задняя, глухая стена хаты стояла на восток.

В.В. Соколов застал в живых внука Федора Мысника – Герасима Григорьевича, который подтвердил, что деда и отца его долгое время называли по-уличному Царинныком. Кроме того, он рассказал, что дворы на берегу моря, принадлежащие в начале 90-х годов Левицкому и наследникам Савельевым, составляли один двор и принадлежали его деду, которого все в станице знали не под фамилией, а под упомянутой кличкой. Кроме пастьбы скота в «царине», дед занимался и рыбной ловлей, для чего и держал у себя несколько баркасов, которыми за плату широко пользовались контрабандисты.

В Тамани Лермонтов побывал еще раз, в 1840 году. Это была уже вторая ссылка поэта на Кавказ. Не менее важным является свидетельство декабриста Н.И. Лорера. В своих записках он вспоминает о своей встрече с Лермонтовым в Тамани:

«… В одно утро явился ко мне молодой человек в сюртуке нашего Тенгинского полка, рекомендовался поручиком Лермонтовым, переведенным из лейб-гусарского полка. Он привез мне из Петербурга от племянницы моей Александры Осиповны Смирновой, письмо и книжку… Я тогда еще ничего не знал про Лермонтова, да и он в то время не печатал, кажется, ничего замечательного, и «Герой нашего времени» и другие его сочинения вышли позже. С первого шага нашего знакомства Лермонтов мне не понравился. Я был всегда счастлив нападать на людей симпатичных, теплых, умевших во всех фазисах своей жизни сохранить благодатный пламень сердца, живое сочувствие ко всему высокому, прекрасному, а говоря с Лермонтовым он показался мне холодным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще, и я должен был показаться ему мягким добряком, ежели он заметил мое душевное спокойствие и забвение всех зол, мною претерпенных от правительства. До сих пор не могу отдать себе отчета, почему мне с ним было как-то неловко, и мы расстались вежливо, но холодно. Он ехал в штаб полка явиться начальнику, и весною собирался на Воды в Пятигорск. Это второй раз, что ссылался на Кавказ: в первый за немножко вольные стихи, написанные им на смерть Пушкина Александра Сергеевича, а теперь – говорят разно, — но, кажется за дуэль, впрочем не состоявшуюся, с сыном французского посла в Петербурге, Барантом».

В 1855 г. 11 сентября в Тамани высадился англо-французский десант. «Жители при внезапном вступлении едва успели что захватить, а большею частью весь хлеб и имущество осталось и сожжено неприятелем». Большой урон был нанесен жилым постройкам, они были отстроены и «находились почти в прежнем состоянии».

Был разрушен и дом Мысника. Это хорошо видно на рисунке Е.Д. Фелицина, сделанном в 1879 г. Восстанавливая его, сын Мысника Семен, по-видимому, перегородил хату на две половины, дверь пробил посередине, на месте прежней двери, которая вела из хаты в сенцы, поставили окно большего, чем остальные окошки размера.

К тому времени самого Федора Мысника в живых не было. В обнаруженных в Государственном архиве Краснодарского края материалах, датированных началом 1856 г., имеются сведения о всех 1087 проживавших в Тамани жителях обоего пола. В сохранившемся списке записан сын Мысника – Семен Федорович – сорок три года от рождения, его жена Анна – 30 лет, дети: сын Алексей – 6 лет, дочери: Евгения – 15 лет, Евдокия – 13 лет, Дарья – 11 лет, Ксения – 9 лет, Антигриппина – 5 лет, Пелагея – 3 года.

Разыскание Соколова продолжил в 1939 г. директор Таманского археологического музея А.Г. Остроумов, тоже местный житель. В своей статье «Лермонтов в Тамани» он писал: «Этими баркасами за плату широко пользовались контрабандисты-татары, притон которых был тут же, под кручей, на берегу моря, где впоследствии, торговец Барабаш построил комм[ерческую] гостиницу (бывшее здание морского агентства).

Обширная территория под этой кручей – дворы гр[ажданина] Левицкого и бывших наследников Савельевых (ныне двор гражданки Бобрылевой) составляла в то время один двор и принадлежала во второй четверти прошлого столетия казаку Федору Мыснику».

Тамань является уникальной и единственной сокровищницей Лермонтовского мемориального наследия, «золотым фондом Кубани» и историко-культурным памятником общенационального значения. С момента открытия музей М.Ю. Лермонтова в Тамани стал крупнейшим научно-исследовательским и просветительским центром лермонтоведения. В музее скомплектован и введен в научный оборот большой фонд архивных, документальных, предметных, изобразительных материалов о жизни и творчестве поэта М.Ю. Лермонтова. Ежегодно проводятся лермонтовские праздники поэзии, литературно-салонные вечера, балы, конференции.

Многое изменилось в этих краях, но попытайтесь проехать по тем дорогам, по которым когда-то «по казенной надобности» следовал поэт, и вы увидите бесконечные кубанские степи, кубанских казаков и не умолкающие волны Черного моря.