По сей день читателя волнует не только творчество, но и судьба самого Лермонтова — яркая, короткая, трагическая, беспощадная, болью отзывающаяся в сердце тех, кому дорога отечественная культура.

                       Меняют русла и теченье реки,

                       Меняются названья городов,

                       А Лермонтов есть Лермонтов навеки –

                       Ровесник новых и былых годов.

                       Я Лермонтова не видал живого,

                       Но предо мной он все равно живой:

                       Поэта русского живое слово

                       Живет своею жизнью вековой.

                                                         (П. Дружинин)

      Впервые М.Ю. Лермонтов мог увидеть Николая I в 1830 году, когда учился в Московском Университетском Благородном пансионе, а впоследствии  во время учебы в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, и во время службы на Кавказе.

          Николай I был равнодушен ко всякому роду художественной словесности, но после того, как император получил стихотворение М.Ю. Лермонтова «Смерть поэта», переданное шефом корпуса жандармов А.Х. Бенкендорфом, эмоциональность по поводу Лермонтова стала понятна. Императора разгневали последние строки стихотворения, в которых ответственность за гибель А.С. Пушкина возлагалась на аристократию.  Николай I даже послал к Лермонтову доктора «удостовериться, не помешан ли он».  Стихотворение «Смерть поэта» стало причиной первой ссылки Михаила Юрьевича.

          По возвращению из ссылки Лермонтов пишет роман «Герой нашего времени». Николай I,  прочитав вторую часть романа, понял, что Лермонтов не исправился.  И после громкой  истории  вокруг  дуэли  с де Барантом  вынес окончательное решение по делу о суде над М.Ю. Лермонтовым. Он отменил решение о трехмесячном аресте и приказал ограничиться только переводом из гвардии в пехотный полк. Таким образом, он смягчил наказание Лермонтову, но  велел не поощрять его за боевые заслуги. На представление к ордену Святого Станислава 3-й степени за храбрость, проявленную Лермонтовым в сражении при реке Валерик, наложена резолюция — не «изволил изъявить монаршего согласия». А затем вычеркнули из списков награжденных, как опального поэта в представлении к награде за осеннюю экспедицию 1840 года.

      Узнав о смерти М.Ю. Лермонтова на дуэли с Н.С. Мартыновым, император произнес: «… тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит».

  У каждого рушника своя история… И пусть сейчас рушники не используют так широко в обиходе, но и  в ХХI веке рушник жив, мы видим его на свадьбах, в церквях, в домах.

      В фондах Таманского музея хранится коллекция рушников конца XIX-XX века. Вышиты они  мастерицами из разных уголков нашей огромной, многонациональной страны. Большей частью переселенцами из Запорожской, Полтавской и Черниговской губернии.

      Вечером 13 августа  Пушкин с Раевским прибыли в Тамань.  В то время на подворье Покровской церкви в Тамани находился Тмутараканский камень,  о котором многие писали. Образованные люди того времени были втянуты в споры, разгоревшиеся вокруг этого удивительного памятника. Уже знали о Мстиславе Тмутараканском, построившим в своей столице церковь в честь победы над касожским князем Редедей. Знали и о местоположении Тмутаракани в районе Тамани.

      О Тмутаракани и Мстиславе в эпилоге «Кавказского пленника» Пушкин пишет:

    14 августа 1820 года в крепости Фанагория был устроен для всего семейства Раевских и Пушкина прощальный чай.  На следующий день Пушкин и Раевские покинули Тамань. Уже после отъезда поэт писал брату: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь».

      Еще в 1963 году на митинге молодежи Тамани было принято решение восстановить «домик Лермонтова» и сделать музей центром изучения жизни и творчества любимого поэта. Лишь спустя тринадцать лет местная инициатива получила одобрение партийных органов и была дана команда взяться за дело. Был выбран участок, и работа закипела, к вящему интересу станичников. «Неужто и впрямь построят?» — недоверчиво вопрошали старики.

      «На дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны», — писал Лермонтов в повести «Тамань».

      Люди с интересом обходили «лачужку старухи» и, подойдя к краю обрыва, вглядывались вниз, — туда, где шумело беспокойное море Таманского залива. Туда, где в темно-синей дали сто сорок лет назад чуть не утонул русский офицер, вступивший в схватку с Ундиной — пособницей контрабандистов.

     «Между нами началась отчаянная борьба; Я уперся коленкою в дно лодки, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны».

      Исследовав убранство лачужек, и сделав почетный круг по подворью, гости вслух соглашались: «А ведь действительно, очень похоже. Словно очутились в Тамани прошлого века. И все здесь дышит стариной».

      Порывистый ветер загудел в камышовых крышах, словно затянул старинную казачью песню…

      В тот памятный осенний день 1976 года какой-то смельчак вышел в море, подняв над своей лодкой белый парус. И ожила картинка, и сразу вспомнились другие бессмертные строки Лермонтова: «Белеет парус одинокий, в тумане моря голубом». В тумане – в Тамани… Сколько новых впечатлений могут подарить такие фонетические метаграммы, столько же необычных смыслов может преподнести подобный символизм. Море, парус… «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»

     Было ли это случайностью? Возможно, но многие гости оценили этот знак, как благословение поэта, его незримое присутствие в день торжественного открытия музея его имени.

      Среди первых посетителей была и Вера Помазнёва — специальный корреспондент «Литературной газеты». «Дом, который теперь воссоздан, выглядит так, словно стоял здесь на высоком утесистом берегу всегда, — восторженно писала она в своем репортаже, — здесь все начиналось с нуля. Музей в прямом смысле возник на пустом месте. Архитектор А.П.Аболонин на общественных началах сделал проект (при участии инженера Ю.А.Коваленко). Строители совхоза «Южный» следуя этому проекту и учась у стариков тонкостям дела, восстановили старинное казацкое подворье, сделали всю мебель. «Ветхий» вид ей — а это очень сложное искусство — придал художник М.П.Усаев, по эскизам которого она и мастерилась. Совхоз «Таманский» благоустроил зону — к мемориальному комплексу сейчас примыкает прекрасный сквер. Рыбаки соседнего колхоза разыскали старый баркас и сети. Жители станицы безвозмездно подарили музею Лермонтова подлинные предметы быта XIX века — серебряный самовар, прялку, казацкую медную кружку, казаны, кáтки, разнообразные гончарные изделия, тканые половики. За всем ходом строительства и работой экспозиционеров ревностно следил совет старожилов. Старики внесли ряд существенных поправок в технику изготовления и внешний вид дверей, лавок, столов, учили как раньше клали печи, и т.п. Музей стал делом всех и каждого».

      Московский корреспондент вовсе не лукавила. Создание музея воистину стало делом всех станичников, которые уже устали отвечать на вопросы заезжих туристов: «Покажите нам домик Лермонтова?». Теперь им есть что ответить.

      Вот она — хата, крытая камышом в «семь шагов ширины и шестнадцать длины», внутри «две лавки и стол да огромный сундук возле печи». И даже свечной огарок, который поэт засветил, будто призывая свою музу, — он тоже стоит на столе. Кажется, что Михаил Юрьевич только что вышел. Перо, чернильница, бумага… он еще обессмертит имя самого скверного городка на всем черноморском побережье России.

…Сорок пять лет прошло со дня открытия мемориального подворья в Тамани. Музей значительно расширился, предлагая своим посетителям литературную экспозицию, сделанную в виде офицерской палатки. И это интерактивное ноу-хау, придуманное еще в 1984 году архитектором Валентином Александровичем Гавриловым, успешно «работает на воображение» экскурсантов сегодня. Оно создает и нужную атмосферу, и правильный настрой для погружения в живую историю литературного гения.

       «Мы очутились в театральном пространстве, в котором буквально все говорит с тобой живым и понятным языком», — пишут в книге отзывов искушенные москвичи. «Наша семья была потрясена подходом всех сотрудников музея к просвещению посетителей», — вторит им другая группа. «Это замечательно, интересно. С такой любовью созданное музейное пространство переворачивает душу», — восторгаются ученики краснодарской гимназии.

      Домик Лермонтова воистину стал «машиной времени», отправляющей гостей музея прямиком в XIX век, на место действия сюжета, знакомого каждому. Такой вот аттракцион игры воображения. Опыт, которым хочется поделиться с другими.

       «Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно…».

       Почти каждый посетитель хочет повторить действия Печорина — взглянуть в маленькое оконце, присесть на старинную лавку в хате, а то и спуститься по круче к морю, туда, где белеет парус одинокий. Такова уже человеческая природа —стремиться к получению ярких впечатлений. И потому, переступая порог нашего музея, люди оказываются внутри литературного произведения. Того и гляди, из-за угла появятся странные тени, а ветер вновь донесет обрывки грустной песни Ундины. Еще секунда, и в сумерках уходящего дня, забрезжит силуэт невысокого офицера.
— Лермонтов? — Удивленно зашепчут экскурсанты.
— Лермонтов, — ответит им ветер.

Малахова В.Г.

      Впрочем, любой творческий процесс необычайно сложен для рефлексии. Даже сами авторы затрудняются ответить, из «какого сора растут стихи, не ведая стыда». Тем не менее, осязаемые следы творческого процесса можно обнаружить в рабочих тетрадях, записных книжках, черновиках Лермонтова. Сравнивая черновой набросок стихотворения с переписанными набело поэтическими строчками, можно живо представить, как вдохновенно, но при этом хаотически писал Михаил Юрьевич.

      Творческая обстановка, характерная для поэта по воспоминаниям современников, была красочно воссоздана литературоведом Сергеем Николаевичем Дурылиным в книге 1934 года издания “Как работал Лермонтов”: «Поэт писал при всяких условиях, во всякое время года, при людях и в тишине, на юнкерской скамье и на гауптвахте, на светском балу и на походном бивуаке».

      Эту привычку подтверждает один из известных источников лермонтовских текстов — “тетрадь Чертковской библиотеки”, где собраны отдельные листы разного формата с записями разных лет. Важно, что для Лермонтова не имела решающего значения работа в кабинете за письменным столом, характерная для многих писателей и поныне. Его творческий процесс был хаотичен, фрагментарен (делал записи на обрывках бумаги или отдельных листах) и при этом почти непрерывен: у поэта, писавшего при любых обстоятельствах, практически не оставалось полностью свободного от литературных занятий времени.

     М.Ю. Лермонтов практически не прибегал к записным книжкам. По свидетельству друзей, он часто писал на первых попавшихся листках и клочках бумаги, которые потом нередко терял. Если учесть, что записные книжки уже получили широкое распространение в русской культуре первой половины XIX в., то знаменитый подарок писателя В.Ф.Одоевского, препод­несшего Лермонтову записную книжку в апреле 1841 г. перед его последним отъездом на Кавказ, можно трактовать как предложение «рационализировать» и систематизировать творческий процесс. Не­большая (115 х 192 мм) книжка, которую сложно потерять вместо множества разрозненных листков.

      Записная книжка Лермонтова — подарок В.Ф.Одоевского. Российская Национальная Библиотека. СПб.

      Сам поэт воспринимал книжку как своеобраз­ный источник вдохновения, предполагая в письме С.Н. Карамзиной 10 мая 1841 г., что подарок Одоевского принес ему счастье: «Я не знаю, будет ли это продолжаться, но в течение моего путешествия я был одержим демоном поэзии, т.е. стихов. Я заполнил наполовину книгу, которую мне подарил Одоевский, что мне вероятно принесло счастье», а нам, ценителям творчества Лермонтова, это принесло радость обретения, пожалуй, лучших его стихотворений.

      В этой записной книжке всего 13 стихотворений, но все они — настоящие шедевры: «Спор», «Сон, «Утес», «Они любили друг друга так долго и нежно…», «Тамара», «Листок», «Нет, не тебя так пылко я люблю…», «Выхожу один я на дорогу…», «Морская царевна», «Пророк». Все эти тексты были написаны в очень короткий срок, всего за три месяца, между 13 апреля, датой получения книжки от Одоевского, и 15 июля 1841 года, когда состоялась роковая дуэль с Мартыновым.

       Страница записной книжки Лермонтова с автографом стихотворения «Спор».

      Эта плотность «великих» текстов и интенсивность поэтической работы Лермонтова в последние месяцы жизни ощущается явственно. Можно видеть, как эти тексты возникают: сначала в черновом виде, а затем набело — на соседних листах, один за другим. Именно этот артефакт позволяет живо представить творческий метод Лермонтова, увидеть то, как он работал.